Посмотрел «Нелюбовь» Звягинцева. Как обычно после его фильмов – двойственное чувство. Местами очень хорошо, местами неплохо, местами натужно, местами примитивно-пропагандистски, местами просто теряешь нить повествования. Да, налицо качественная работа с актерами: все более-менее органичны, что уже достижение для современного российского кино. Налицо качественный, хотя и без особенных изысков и находок, оператор. Налицо, что еще важнее, и качественный – в плане откровенности и прямоты – месседж: калечащая людские души злоба, ставшая сейчас, по-видимому (во всяком случае, по-звягинцевому), фирменной маркой российского общества. Именно злоба с большой буквы З, а не зачем-то изобретенное претенциозное спец-слово «нелюбовь». ( Collapse )
Есть такой особый жанр, обожаемый кинокритиками и редко делающий хорошие кассовые сборы – фестивальное кино. Иногда его еще называют «авторским», словно намекая на то, что аудитория произведения более-менее ограничивается его авторским коллективом, который во имя Высокого Искусства сознательно жертвует популярностью (почему-то популярность именуется при этом «дешевой» – что более чем странно, учитывая, какие огромные средства тратятся на создание блокбастеров). Пафос этих Заглавных Букв неслучаен: ведь именно они – Пафос и его верная подруга Претензия – выделяют фестивальный жанр среди прочих. ( Collapse )
Когда 11 сентября 2001 года рухнула первая башня Близнецов, я сказал себе: «Ну вот, теперь все изменится» – и оказался неправ, как и многие другие. Атакованная чудовищным людоедом, Америка предпочла обратить всю мощь ответного удара не на самого врага, а всего лишь на его тень. Как и следовало ожидать, это только придало чудовищу сил и задора. ( Collapse )
Герой фильма «Кино про Алексеева» (реж. Михаил Сегал, Россия, 2014) – опустившийся одинокий старик, проживающий в деревне под Тулой и добывающий себе пропитание торговлей солеными огурцами на обочине третьестепенной шоссейки. Хромота, отросшие седые космы, толстые стекла в старомодной оправе, унылый беспросветный быт. Ощущение покинутости и заброшенности усугубляется тем, что старик (его играет Александр Збруев) явно не принадлежит к местному окружению: повадкой, разговором, одеждой он смутно напоминает провинциального интеллигента. Или, если угодно, БЫВШЕГО провинциального интеллигента – не потому, что превратился из интеллигента в деревенщину, а потому, что превратился в ничто, в смирившееся с собственной никчемностью человекообразное существо, покорно ждущее смерти. ( Collapse )
В 1969 году на Западе и в Самиздате было опубликовано эссе московского диссидента Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Почему именно до 1984-го? – Чтобы подчеркнуть духовное родство нового текста с антитоталитарным пафосом знаменитого романа Дж. Оруэлла. Вряд ли имели место какие-либо иные причины. В конце 60-х вероятность скорой гибели советского монстра казалась близкой к нулю – как нам, телом своим и душою составлявшим плоть, кровь, жратву и испражнения этого монстра, так и высоколобым западным мостроведам, даже отдаленно не подозревавшим, с чем они имеют дело. В этом смысле Амальрик мог смело ставить любую дату – ведь потенциальные читатели заранее принимали ее символичность, неконкретность, невозможность. ( Collapse )
Помню, как в конце 70-х вместе со многими удивлялся категорическому несоответствию личности Н.С.Михалкова его же собственным творениям. Вот "Неоконченная пьеса для механического пианино" и "Пять вечеров". Гениальные картины. А вот их автор в телевизионном интервью - как рот ни откроет, все хрень какая-то из него лезет. И не в том даже дело, что суть высказывания неприемлема, или противоречива, или ошибочна. Одно это вышеупомянутого несоответствия еще не предполагает - большой художник имеет право нести масштабную хрень. А в том дело, что речи, Никитой Сергеевичем произносимые, были типичными речами банального дурака - бессвязными, скучными, временами просто нелепыми. ( Collapse )
На OpenSpace – интересное интервью Ксении Прилепской со Станиславом Говорухиным. Страсти-мордасти. Все плохо. Денег не дают, в кинотеатрах бездуховствует «попкорновая молодежь», а «новое кино» смотреть – как в дерьмо окунаться. Цитирую мэтра: ‘Если вот это и есть новое кино, то я проживу на старом. Лучше посмотрю два раза «Я шагаю по Москве», чем буду глядеть этот изворот и пакость, «Волчок» какой-нибудь...’
Ну, и так далее – привычный пенсионерский патриот-набор всевозможных «за» (которые на самом деле «против»): заговор, западная закулиса, заразы-правозащитники... В общем, ничего особенного. Помнится, ответ на это умонастроение был дан лично Станиславу Говорухину в кинофильме «Асса», аквариумной песенкой про старика Козлодоева:
Сползает по крыше старик Козлодоев, Пронырливый, как коростель. Стремится в окошко залезть Козлодоев К какой-нибудь бабе в постель. Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев, Глаза его были пусты; И свистом всех женщин сзывал Козлодоев Заняться любовью в кусты.
Занятие это любил Козлодоев, И дюжину враз ублажал. Кумиром народным служил Козлодоев, И всякий его уважал. А ныне, а ныне попрятались суки В окошки отдельных квартир. Ползет Козлодоев, мокры его брюки, Он стар; он желает в сортир.
Как ни посмотри - не новость. Если бы не знаковая фигура интервьюируемого. Видится мне в Говорухине-Козлодоеве что-то чрезвычайно показательное.
У писателя Арнольда Каштанова есть замечательное рассуждение о человеке чести и человеке совести. Первый (ЧЧ) строит свое поведение, исходя из внешнего на себя взгляда; главное для него – не упасть в глазах окружающих. Уронить себя - означает лишиться чести, превратиться в обесчещенного, что для ЧЧ - хуже всего, даже смерти.
В отличие от него, человек совести (ЧС) обращен внутрь, к некоему хранимому глубоко в душе абсолютному мерилу, иногда даже неосознанному. Переступая через него, ЧС ощущает себя грешником, даже если о плохом его проступке не узнает никто и никогда. Мнение же окружающих для ЧС – дело, хотя и важное, но в целом второстепенное.
Когда-то ЧЧ и впрямь «служили народными кумирами», образцами для уважения и подражания. Помните этот рой благородных Оводов – сильных немногословных настоящих мужчин с мрачноватым, но хлестким юмором, всегда готовых дать в морду мерзавцу и постоять за себя и за свою женщину («свою» в данном контексте означает «любую», потому что для настоящего ЧЧ все женщины – свои)?
Они перекочевывали из книги в книгу, из фильма в фильм: Бабичев Юрия Олеши, врач Устименко Юрия Германа, друг его же семьи Иван Лапшин, герои Баталова из эпохального «Девять дней одного года» и сусального «Москва слезам не верит»… и еще многие и многие, имя им легион, добавьте по вкусу.
Все они непременно были заняты тем, что, отстраняя ласковой, но твердой рукой толпы своих заплаканных женщин, делали Дело. Какое Дело? – Известно какое – Дело чести. Несгибаемые, они гибли, но побеждали, а ЧЧ папаша Хэм в свитере одобрительно смотрел на них с настенной иконы.
А потом как-то разом выяснилось, что Дело – враки, и ЧЧ постепенно перекочевали в боевики про антикиллеров. Да и там спрос на них нынче невелик – в ходу все больше обаятельные проходимцы а-ля Брюс Виллис. Появились новые герои – например, Бананан. Его столкновение с Говорухиным в фильме «Асса» было в этом смысле удивительно знаковым. У Бананана нет Дела; поэтому с точки зрения ЧЧ он нуль, никто, шкурка от банана, которую можно и нужно отбросить в сторону, чтобы приличные люди не поскользнулись. Но будущее, тем не менее, принадлежит ему, а ЧЧ Говорухин – не более, чем старик Козлодоев, который «сползает по крыше» в сопровождении всей своей эпохи.
Близкий друг Говорухина, светлой памяти Владимир Высоцкий когда-то пел: «Я не люблю насилья и бессилья, и мне не жаль распятого Христа.» Почему не жаль? – Потому что ЧЧ не пристало жалеть того, кто заранее согласен стерпеть пощечину. Повзрослев и совершив замечательную эволюцию из дворового печорина в истинного художника, Высоцкий переделал себя и, соответственно, текст. Теперь стало: «…вот только жаль распятого Христа.» Почему жаль? – Потому что страдающего человека следует жалеть вне зависимости ни от чего. Это уже ЧС.
Высоцкий смог и перешел на новую ступень в понимании и отражении мира. Говорухин же остался несгибаемым ЧЧ и кончил стариком Козлодоевым. Собственно, этот конфликт хорошо виден в говорухинском Жеглове, которого Высоцкий играет с заметным внутренним стеснением. Что, собственно, спасает роль, а вместе с нею - и весь фильм.
Возвращаясь к новому российскому кино и говорухинскому интервью: гениальный Балабанов, добротные Лунгин и Тодоровский, молодые, но ранние Сигарев, Серебряников, Германика взыскуют правды и совести. ЧЧ Говорухина же заботит, что скажет об этом заграница. По его мнению, творчество вышеперечисленных художников очернительно, бесчестно:
‘К попкорновому кино у меня и то меньше претензий... Потому что оно честнее. А это — бесчестное, грязное кино, клеветническое.’
Ну да. То ли дело - честный «Тарас Бульба»…
Речь тут идет о конфликте общем, корневом. Конфликте, который касается не только и не столько кино, сколько всего современного общества. Человеческая цивилизация развивается по пути от ЧЧ к ЧС. Понимаю, что многим это не покажется очевидным, но для других многих (и для меня в том числе) это ясно, как простая гамма. Что остается при этом делать людям и странам, подобным Говорухину? - Сползать по крыше, как старику Козлодоеву. Их жаль («вот только жаль…»), но будущее мира - за совестью, а не за честью.
Я сказал «и странам» не случайно. Есть одна такая, до боли похожая на Говорухина. Ей бы, родимой, совести поискать, а она все о чести заботится, гоголем ходить хочет, как ЧЧ Тарас Бульба. Только вот гоголем-то по нынешним временам не получается вследствие прискорбной дряблости организма. Даже ходить - и то не очень дается. Получается лишь, кляня всех и вся, «сползать по крыше». И сползая, остро «желать в сортир», где благородные ЧЧ-ЧК «мочат» неуважительных чурок, хохлов, пиндосов и прочую надоедливую нелюдь.
